так получилось, что в хосоке я люблю что-то женское.
и женское в нём, нечёткое и спрятанное, оно такое угловатое, чуть дерзкое, резкое, худое до остроты, но не вызывающее жалости. скорее ощущение собственной силы и самодостаточности, гордости — эдакого вскинутого подбородка, изломанных рук и надменного взгляда; поэтому я так жду его в стиле вог.

ему бы пошло.

ей бы пошло.


первый и последний зимний сон.
я до сих пор так чётко помню чешуйчатую, блестящую, холодную кожу, спрятанную под слоем мешковатой одежды; помню безразличный взгляд в никуда, помню тихие смешки-выдохи, помню, как пряталась, помню, как открылась. помню, как прятала штрихкод волосами; помню, как она могла говорить, и говорить громко, а потом вдруг затихнуть и начать жевать губы; помню, какой маленькой была её грудь в вырезе майки и какими острыми, ровными были ключицы. помню каждую её ресницу, каждую морщинку на губе и каждую случайно найденную родинку, как самое ценное сокровище. помню цвет её радужки на свету и в темноте, помню форму ногтей и скрещённых под столом ног, помню вес её тела рядом.
она была неидеальна. хрупкая и эфемерная, как будто бы прозрачная, она появилась молча и исчезла без единого слова, оставив парочку рубцов в моём воображении. и я полюбила её — всю, и с осознанием этого она больше мне не показывается.